Опухоли и мультисистемный синдром: сложные случаи в практике педиатров

Педиатрия — одно из самых сложных направлений медицины. Специалисту в этой сфере приходится разбираться и в том, как устроено младенческое тельце, и в том, как функционирует подростковый, почти взрослый организм, и в том, как найти общий язык не только с самими пациентами, но и с их родителями. К Всемирному Дню педиатра мы решили узнать у самих врачей, какие случаи из практики им показались самыми сложными или чем-то запомнились.

Роман Румянцев, врач-педиатр приемного инфекционного отделения ДГКБ № 9 им. Г. Н. Сперанского, г. Москва, автор Telegram-канала о медицине https://t.me/doctrum

В начале эпидемии COVID-19 к нам попала девочка. Тогда многие вещи для врачей всех специальностей были в новинку, и педиатры не стали исключением. Дети болели ковидом, но не очень серьезно, а девочка поступила в тяжелом состоянии: несколько дней держалась высокая температура, уровни воспалительных маркеров тоже были повышены, а на рентгенограмме наблюдались изменения, характерные для пневмонии.

Несмотря на лечение, состояние ухудшалось. Начались изменения в свертывающей системе крови, повысился риск образования тромбов, появилось воспаление слизистых губ и глаз. Мы пришли к выводу, что это синдром Кавасаки, но и тут протоколы лечения почти не работали. Эта болезнь хоть и тяжелая, но достаточно изученная, с ней можно бороться, а в нашем случае положительного эффекта лечение почти не давало. Мы советовались с коллегами из других больниц, читали международные статьи…

В итоге выяснилось, что это был один из первых случаев мультисистемного синдрома, ассоциированного с COVID-19. У девочки обнаружили огромное количество антител к коронавирусу, что свидетельствовало о перенесенной инфекции. Протоколов лечения у нас тогда еще не было, поэтому мы ориентировались на опыт зарубежных коллег. Все закончилось благополучно, девочку спасли, потом она наблюдалась у кардиологов, неврологов и других специалистов. Сложность была в том, что мы столкнулись с чем-то новым, очень похожим на старое, но совершенно другим. Не все дети с этим синдромом, к сожалению, были спасены. Сейчас болезнь достаточно изучена и не представляет ни диагностической, ни терапевтической сложности.

Вера Шлыкова, врач-педиатр Центра Естественного Развития и Здоровья Ребенка, г. Москва

Расскажу о почти курьезном случае. Я училась в ординатуре и наблюдала за одним маленьким пациентом из отделения инфекций раннего возраста. Его никак не могли выписать. Несмотря на отличное самочувствие и хорошие анализы, температура у малыша держалась в пределах 37,3–37,4. После очередного разговора с мамой, осмотра ребенка выхожу в задумчивости из палаты, прокручиваю в голове все возможные варианты: ну почему держится температура?! Разворачиваюсь, возвращаюсь в палату.

— Вы как температуру измеряете? Как ставите градусник?
— Как обычно, в попу!

Кажется, к заведующей я летела на крыльях: ребенок здоров! Выписываем! В норме, температура… прямой кишки!

По окончании ординатуры я работала в районной поликлинике детским нефрологом. Тогда это не было отдельной специальностью: нефрологами, гастроэнтерологами и ревматологами работали педиатры. Второй месяц самостоятельной работы. Стук в дверь. Заходит малыш с сияющей улыбкой на лице и объявляет с порога:

— А я — сухой!

В дверях появилась бабушка — высокая статная женщина, не запомнить которую было невозможно. И тут я поняла: месяц назад они пришли на прием и пожаловались, что у малыша (большой мальчик! Около 5 лет) каждую ночь мокрая кроватка. Я назначила необходимые исследования, рассказала про режим сна, самопрограммирование, объяснила, как будить ночью. И вот результат — гордое радостное заявление.

Летом того же года поехала в детский лагерь работать. У одной девочки из старшего отряда заболел живот. Отвезла ее в ближайшую больницу. Хирург оставил в стационаре и ночью удалил аппендикс. На следующий день ко мне пришла подруга этой девочки и объявила, что у нее тоже болит живот, что они с подружкой всегда болеют вместе и диагнозы у них одни и те же. Исключить аппендицит не могу. Везу в ту же больницу, нас встречает тот же хирург и тоже не может исключить острый аппендицит. Симптомы налицо. Вторая девочка тоже осталась в больнице, пролежала там три дня, но выздоровела без операции. Вот такая сила самовнушения у подростка.

Олесия Зеленцова, врач-педиатр Новосибирской клинической больницы № 13

Среди моих пациентов был трехлетний малыш, который занимался хоккеем. Ему сложно давалась адаптация к детскому саду, и каждое ОРВИ у ребенка сопровождалось ларингостенозом. К счастью, мы с мамой нашли общий язык, она поняла необходимость терапии и очень четко выполняла все мои рекомендации: изменила быт, поддерживала нужную температуру и влажность в частном доме, следила за тем, чтобы ребенок чаще гулял, хорошо знала, когда нужно бежать к врачу, а когда можно и нужно пересидеть дома.

Очень важно быть с пациентами на одной волне. Эффект был налицо. Мама, опасаясь, что болезнь может прогрессировать в бронхиальную астму, сначала планировала забрать сына из секции. Но благодаря доверию и пониманию мы вместе справились с этой проблемой, и ребенок продолжил заниматься любимым хоккеем и ходить в сад. Он пока еще дошкольник, но уже добился определенных успехов в спорте.

Лариса Панищева, участковый врач-педиатр Троицкой городской больницы, г. Москва

Обоюдное доверие врача и пациента может давать совершенно неожиданные результаты. Вся моя трудовая деятельность прошла на участке. В 2001 году я работала в 36-й поликлинике в Марьино. Среди моих пациентов была тринадцатилетняя девочка. Ее семья редко обращалась за помощью, ребенок был совершенно здоров. Но в какой-то момент девочка начала спотыкаться. Отправили к неврологу, начали обследовать, выявили злокачественную опухоль головного мозга. Тогда это лечили очень трудно, но все-таки вылечили. Через год при контрольном обследовании выявили лейкоз. Тут уже все пошло очень плохо. После третьего курса химиотерапии ее выписали домой без особенной надежды на выздоровление. Но по протоколу надо было провести еще три курса химиотерапии. И мама, то ли не понимая всю серьезность ситуации, то ли зная, что ее дочь обязательно справится, всю эту химию ей провела. Вера в выздоровление, конечно, играет очень большую роль в процессе лечения.

Я посещала девочку на дому, она практически не вставала. Мама после “химии” начала сама выкармливать подростка и потихонечку ставить на ноги. Я приходила и видела положительную динамику. Мы звонили в институт, просили прислать гематолога и онколога, потому что везти ослабленного ребенка на консультацию не было возможности, но нам никого не прислали. Мама не отчаивалась и продолжила лечение по выданным протоколам. Все закончилось очень хорошо, девочка выздоровела. В 18 лет я передавала полностью здоровую подопечную из подросткового кабинета во взрослую сеть.

Другой похожий случай произошел в доме напротив. Там у девочки была врожденная опухоль надпочечника. Тогда еще УЗИ органов брюшной полости, почек и надпочечников не входило в обязательную программу диспансеризации детей в возрасте одного месяца (сегодня это необходимая мера), так что опухоль обнаружили только к году, когда она уже начала пальпироваться и дала метастазы. Лечили в стационаре, и после трех операций малышку выписали точно так же без надежды на выздоровление. Но и мама, и я почему-то верили, что это не конец. Все необходимое лечение ребенка провели от начала и до конца. Вообще интуиция много значит в практике врача. Сегодня этой девочке уже 29 лет, и она работает фитнес-тренером.