Истории врачей: «Начало практики – это личный вызов»

Мы расспросили медиков о том, как они начинали свою практику и как объясняли пациентам, что молодым специалистам можно доверять.

Интернатура, ординатура, самостоятельная практика: многие врачи уверяют, что не помнят ни первого пациента, ни того момента, когда перешли из студенчества во взрослую жизнь, ведь работать они начинают гораздо раньше официального окончания учебы. Но если хорошенько расспросить, выяснится, что у всех был момент, когда они осознали: врачи, на которых пациенты возлагают все надежды, 一 это не наставники, стоящие за спинами, а они сами.

Мы собрали четыре истории о том, как молодые специалисты начинали свой путь и с какими проблемами им пришлось столкнуться.

Дарья Меркушенкова, офтальмолог. ФГБУ «Клиническая больница» УДП РФ, Центр офтальмологии, врач-офтальмолог, лазерный хирург. Стаж 一 15 лет

В начале практики очень многое зависит от характера молодого врача. Кому-то нужно, чтобы его долго пестовали, помогали. Человек боится делать первые шаги самостоятельно, долго засиживается в помощниках и намного позже становится специалистом, пусть и очень грамотным. А кого-то берут за шкирку и бросают в самое пекло. У меня было что-то среднее. Мой наставник был очень отстраненным. Сейчас я понимаю, что он, скорее всего, держал руку на пульсе, но мы, его подопечные, этого не замечали.

Я всегда работала в стационаре и занималась хирургическими пациентами. В начале практики видела в их глазах некоторое удивление и недоверие, но проблем с больными не было никогда. Возможно, они видели, что я стараюсь развиваться и что абсолютно честна с ними: рассказываю, что и зачем делаю.

У меня и самой был миллион сомнений. Начало практики 一 это такой личный вызов! Но надо понимать, что ты готова, что ты делаешь все правильно, а если сомневаешься, найдешь, у кого спросить. С этим гордым чувством я и шла убеждать своих пациентов в том, что я профессионал.

Первую операцию помню очень хорошо, хотя все происходило как во сне. В какой-то момент тебе доверяют, и ты вдруг что-то делаешь. Ты опомнилась уже в конце и удивилась тому, что все получилось.

Как правило, первая операция проходит хорошо, а вот вторая 一 это уже борьба, потому что ты начинаешь бояться, примешивается самокритика. И тут уже становится психологически сложно. Но когда я начала оперировать, я знала, что, в случае чего, могу позвать наставника, и была уверена, что остановлюсь, если начну в себе сомневаться. Первый прооперированный мной пациент попал ко мне на одном из этапов лечения. Все прошло хорошо, помню, что я очень гордилась и радовалась, когда его выписывали.

В офтальмологической хирургии есть один нюанс: пациент всегда находится в сознании, и я всегда с ним разговариваю. Мне кажется, что, если бы больной был под наркозом, мне было бы легче. Когда ты только начинаешь, и движения еще не доведены до автоматизма, это очень давит. Ты мало того, что себя сидишь преодолеваешь, еще должен пациенту помочь.

Вазген Котанджян, торакальный хирург НИИ им. Склифосовского. Стаж 一 5 лет

Я работаю пять лет и до сих пор замечаю, что пациенты меня побаиваются. Недавно к нам госпитализировали больного, и я стал его лечащим врачом. Он загуглил мое имя, увидел фотографию, понял, что я 一 молодой специалист, и испугался, не поверил, что могу нормально оперировать. Он даже позвонил другому доктору, узнал, давно ли я работаю, умею ли что-нибудь делать. Это нормальная реакция, и я отношусь к таким страхам спокойно. Пытаюсь объяснить, что не я один тут работаю, что все серьезные решения принимаются коллегиально, есть руководитель отделения, который контролирует нашу работу, что не стоит пугаться молодых специалистов. У нас вообще достаточно молодое отделение. Есть доктора и младше меня, старшему всего 40 лет.

Перехода из ординатуры к самостоятельной практике я особо не заметил, потому что объем работы остался тем же, просто функции немного поменялись. Но, конечно, ответственности стало больше. Она ощущается, когда ты начинаешь ставить свою подпись под медицинскими документами, когда общаешься с родственниками пациентов. Ординаторы с ними почти не пересекаются, все беседы проводит врач. Так что перемены я почувствовал, когда мне самому пришлось что-то объяснять или звонить и сообщать о летальных исходах. Как-то в начале моей практики к нам поступил пациент с раком легкого, у него уже было нагноение после неудачной операции, выполненной в другой клинике. К сожалению, он вскоре умер. Я до сих пор помню его фамилию.

Помню, что приходили родственники, что в кабинете и. о. заведующего они разговаривали по-грузински, я ничего не понимал, и это было очень напряжно: не знал, какие вопросы они задают, что им отвечают, обвиняют ли меня в смерти этого человека.

Если говорить о первой срочной операции, то к нам привезли пациента с ранением шеи и повреждением глотки. Оперировать пришлось мне, помощником был ординатор, из старших не оказалось никого. Сам будучи ординатором, я несколько раз присутствовал при очень серьезных кровотечениях, видел, как доктора работают с разными повреждениями, так что у меня не было ситуации, когда от страха перед происходящим тряслись руки. Обратная сторона опыта 一 это привычка к боли пациентов. Тебе кажется, что на самом деле им не так уж и плохо. Но когда сам попадаешь к врачу, понимаешь, что это не так.

Александра Волкова, невролог. Ординатура РНИМУ им. Н. И. Пирогова

Бывают моменты, когда родители пациентов читают о побочных явлениях препарата и отказываются взаимодействовать, говорят, что я назначаю неправильно, не верят мне, требуют позвать врача-куратора , уверены, что они лучше знают, чем лечить своего ребенка. Это довольно распространенная позиция.

Я думаю, что такое отношение пациентов будет сохраняться какое-то время. Поскольку я работаю в детской неврологии и стараюсь привлечь к разговору еще и ребенка, то стиль общения получается несколько неформальным. Помимо того, что я действительно молодой специалист, из-за внешности меня иногда еще и принимают за студентку.

Очень часто на приеме можно видеть, как, пока родители и врач разговаривают, ребенка отправляют играть в стороне. Я уверена, что с 4–5 лет ребенка можно вовлекать в процесс, он в любом случае все слышит и многое понимает. Возможно, детский тон, которым я разговариваю с ребенком, сбивает с толку родителей. И мне тогда сложно доказать, что я грамотный специалист.

Полина Андриянова, детский кардиолог ревматологического отделения Пензенской областной детской клинической больницы им. Н. Ф. Филатова. Стаж 一 8 лет

В интернатуре я познакомилась с замечательным кардиологом 一 Бакулиной Ириной Вячеславовной, за которой ходила хвостиком. До сих пор продолжаю с ней советоваться. Исключительную самостоятельность я почувствовала, когда осталась и. о. заведующей отделения. Вот тогда стало понятно, что рядом нет «взрослого» врача и что придется рассчитывать только на себя.

Первого пациента вспомнить трудно, потому что моя практика в интернатуре плавно перешла в работу.

А вот когда остаешься одна, в память врезаются чуть ли не все больные. Это, видимо, закон какой-то: только «старшие» в отпуск, сразу идут реанимационные пациенты.

Их родители обычно очень внимательны к возрасту врача. В этом случае приходится проговаривать должность исполняющей обязанности. Тогда меня начинают слушать.

Но есть и другая стратегия. Как-то ко мне пришел мальчик с очень высоким давлением. Его обследовали в крупном медицинском центре, но по каким-то причинам родители его оттуда забрали. Тем временем парень в 16 лет жил на трех антигипертензивных препаратах. Я встретилась с родителями, начала что-то объяснять, но увидела, что отец меня не воспринимает и не слышит: кто я такая, что я тут говорю 一 ему все равно. Пришлось пойти ва-банк. Я призналась: да, я молодой доктор, но это не отменяет того, что его сын в опасности, а я могу ему помочь и поэтому рассказываю, что можно предпринять в данном случае. После этого отец подростка резко включился в разговор и услышал меня. Все закончилось хорошо: мальчик прошел полное обследование и лечение в федеральном центре. В этой ситуации важно было понять, что беспокоит пациента или, как в моем случае, его родителей, и озвучить этот страх.

Вообще с прямым скептицизмом я сталкиваюсь нечасто, хотя иногда при выписке родители признаются: «Надо же, вы такая молодая и так подробно нам все рассказываете».

Что же касается моих эмоций, то сейчас, после восьми лет практики, работать еще страшнее, ведь ты знаешь, что на самом деле может случиться. Когда начинаешь, ты в себе уверена, но со временем понимаешь, что нельзя говорить фразы типа «Такого не может быть!» Чем больше работаешь, тем больше осознаешь, что бывает все. Наверное, это и есть профессиональный рост.