От всего сердца - с Днем кардиолога!

Почему вы решили специализироваться именно в кардиологии?

Тамаз Гаглошвили: Я заканчивал ординатуру по госпитальной терапии Саратовского государственного медицинского университета. У нас была преподавательница, которая меня вдохновила, влюбила в кардиологию. Когда подписчики молодые, только поступившие в медвуз и желающие стать кардиологами, спрашивают меня о том, какие книги почитать по кардиологии на первом-втором курсе, я всегда им отвечаю: изучайте все подряд. Возможно, появится какая-нибудь дисциплина, к примеру, гинекология, в которую вы влюбитесь, и про кардиологию вообще забудете. После ординатуры, когда я параллельно работал в инфарктном отделении как врач-стажёр, у меня была первичная специализация по кардиологии, а основным местом работы был госпиталь ветеранов войн, где в основном кардиологическими патологиями занимались. И я решил идти именно в кардиологию.

Дарья Алексеева: Изначально я, как и большинство студентов, мечтала быть хирургом и спасать людей здесь и сейчас. Но все изменилось, когда на пятом курсе я попала на стажировку в отделение анестезиологии и реанимации во Франции, в город Безансон. Мне посчастливилось присутствовать на операции по протезированию аорты. Представляете мой восторг и восхищение, стоять возле остановленного сердца и видеть всю тонкую работу хирургов? И когда после успешной операции сердце стало биться, в этот момент я поняла, что кардиология — мой путь.

Лада Абрамова: После третьего курса медвуза я пошла работать санитаркой в кардиологическое отделение, и мне понравилось. Было интересно спасать людей, поэтому со специализацией определилась практически сразу после окончания института. Раньше была интернатура — все молодые доктора проходили в течении года практику помощниками врачей. Самое первое отделение в областной больнице, куда я пришла, это была кардиология, и она мне продолжала нравиться. Поэтому я сразу определилась, что буду кардиологом.

Один врач недавно заявил, что благодарен медвузу только за одно — там его научили латинским названиям болезней. А все остальное он черпал уже в практической работе — из отраслевых журналов, семинаров, курсов и т.д. Конечно, это очень утрированный взгляд, но есть ли в нем хоть какая-то доля истины?

Тамаз Гаглошвили: Если говорить про мою учёбу в медвузе, я бы не сказал, что она мне дала только латинские названия болезней. База была привита и фармакологии, и патофизиологии, и патанатомии, и пропедевтики, и так далее. Хорошая была школа. Понятно, когда студент выходит, ему дают палату или просто пациента, то база у него большая, но он не понимает, как это все применить на практике. База есть, и я бы так не утрировал. Но, конечно, какая-то доля истины в этих словах имеется. К примеру, я видел учебник 2019 года, где рекомендовали лекарство с низкой доказательной базой. Надеюсь, хочу верить в то, что в наши медвузы будут более активно вводить такую дисциплину, как доказательная медицина. Кстати, я к ней пришёл не с ученической скамьи — уже в ординатуре стали прививать.

Дарья Алексеева: Безусловно, кардиология, как и вся медицина развивается стремительно. Поэтому специалист постоянно проходит обучение, на что и нацелено непрерывное медицинское образование. Но фундамент моих знаний был заложен именно в вузе, в том числе, и в ординатуре, и на курсах первичной переподготовки. Мне очень повезло учиться у лучших кардиологов, присутствовать на обходах профессоров и высококвалифицированных специалистов. Именно в вузе были заложены основы клинического мышления и стремление к постоянному обучению, что является, на мой взгляд, ключевым в работе врача.

Лада Абрамова: Не совсем согласна с этим доктором. В институте очень многому научили, хотя бы просто мыслить. Тому, что такое шприц в руках, как делать перевязки. Научили вообще смотреть на человеческий организм как на огромный согласованно работающий механизм. Мы узнали, благодаря чему в принципе этот биологический механизм двигается, живёт. Нельзя сказать, что знания, которые мы получаем в институте, поверхностные. Они фундаментальные, но именно в том, что касается состояния человеческого организма, наверное, больше в норме, чем в патологии. А дальше — это все опыт, практика. Когда я заканчивала вуз, был такой “институт знаний” — интернатура. Более опытные и грамотные доктора учили нас профессии. На сегодняшний день эта практика потеряна, хотелось бы вернуть ее. Конечно, важно постоянное самообразование — каждый доктор должен читать медицинскую литературу, журналы.

Вы помните своего первого пациента, которого вели самостоятельно?

Тамаз Гаглошвили: Первый пациент очень хорошо мне запомнился — он сразу накатал на меня жалобу. Это было в Саратовском госпитале ветеранов войн. Женщина лет 50. Вероятно не понравилось, что вот такой молодой специалист к ней пришёл. Я даже ещё слова не сказал, как она сразу побежала к заведующей и написала жалобу. У неё был очень выраженный астеноневротический синдром. Конечно, с улыбкой эту ситуацию вспоминаю, кстати говоря, после никто на меня не жаловался.

Дарья Алексеева: Да, помню. Это был седовласый мужчина 50–60 лет, у которого в клинике развился инфаркт миокарда правого желудочка. Весьма интересный, редкий случай и в настоящее время. Все закончилось хорошо. Этого пациента я запомнила на всю жизнь.

Лада Абрамова: Нет, первого своего пациента не помню. Сразу после института я пошла работать в поликлинику участковым. Когда я пришла работать в поликлинику, тогда ещё врачом-терапевтом, то на приёме в день по 26–28 человек было. Всех, увы, не запомнишь.

Самое большое приятное удивление, связанное с вашей работой, и самое большое неприятное?

Тамаз Гаглошвили: Я работаю в отделении хронической сердечной недостаточности (ХСН), веду блоги в соцсетях. И вот самое приятное удивление в том, что я как врач нахожусь в революционное время появления радикально новых препаратов для лечения ХСН. Могу видеть, как пациенту на глазах буквально за короткое время становится лучше. И я счастлив, что я нахожусь в этот период времени. Особенно, вспоминая, чем лечили ХСН в не такие уж и далёкие девяностые. Ну а самое неприятное... Я не буду говорить, что какие-то там пациенты могут расстроить — это абсолютно не так. Я понимаю, что люди болеют, им тяжело. Скорее всего, скажу банальные вещи — оплата труда врача. Сейчас с появлением соцсетей врачи теряют авторитет среди населения, я это вижу прекрасно — очень много разного рода "специалистов", которые себя позиционируют "гуру", но такими не являются. Думаю, в этом мы сами виноваты. Мы должны в том числе и с помощью соцсетей показывать, что нам не все равно, что мы хотим лечить, мы знаем, как лечить.

Дарья Алексеева: Самое большое приятное удивление, когда на заре своего пути, практически после окончания вуза, я работала в кардиореанимации дежурантом. И однажды, когда я спускалась в лифте из отделения, ко мне подошли девушка с мужчиной (дочка и отец) и поблагодарили за спасенную жизнь. Оказалось, я их принимала несколько месяцев назад, когда мужчину привезли по скорой помощи в отделение, и настояла на госпитализации и проведении оперативного лечения. А так всегда приятно видеть плоды своего труда в виде счастливых улыбок и слов благодарности. Неприятное – это когда не можешь помочь пациенту.

Лада Абрамова: Самое приятное удивление, когда человек выздоравливает, когда он пришёл к тебе с одышкой, с болями, с бледным цветом лица, а уходит счастливый, довольный. И говорит: "Доктор, оказывается, можно жить по-другому! Оказывается, можно не бояться подниматься по ступенькам, выполнять какую-то работу, жить без боли". Вот это, наверное, самое приятное. А самое неприятное — это когда, несмотря на все твои усилия и старания, пациент умирает. Увы, медицина — такая сфера деятельности, где смерть неизбежна. Особенно, наверное, это касается именно кардиологических пациентов. В начале моей карьеры, когда не было современных методов лечения, увы, это случалось очень часто.

Возникало ли желание сменить специализацию, найти более спокойную работу?
Хотели бы вы, чтобы ваши дети также стали врачами?

Тамаз Гаглошвили: Я работал в инфарктном отделении 5 лет, потом дежурил в блоке интенсивной терапии, где мы занимались пациентами с тяжёлой сердечной недостаточностью — это нелегко. Сейчас, спустя 12 лет, я понял, что хочу работу поспокойнее — в плановой кардиологии, а не в экстренной. Знаю специалистов, которые всю жизнь работают в экстренной кардиологии — честь им хвала. Но понимаю, что так не могу. А вот сменить специализацию на другую — нет, никогда такого желания не было. Мне нравится то, чем я занимаюсь. Конечно, бывают эпизоды выгорания, однажды даже пошутил, что живу от одного выгорания до другого. У меня раз в полгода происходит кризис. Тогда нужно вообще от всего себя огородить, не включать телефоны, высыпаться, отдыхать, и все проходит. Если дети захотят стать врачами, я их отговаривать не буду.

Дарья Алексеева: Нет, не возникало. Я люблю свою работу. Детям я желаю найти себя и дело по душе.

Лада Абрамова: Желания сменить специализацию не было никогда, мне всегда нравилась моя работа. У меня взрослый сын — нет, он не стал врачом, и никогда не хотел им стать.

Вы можете описать идеального пациента кардиолога?

Тамаз Гаглошвили: Идеально, если между врачом и пациентом командная работа, то есть когда человеку объяснили по пунктам: тебе нужно, Иван Иванович, сделать вот это и вот это. Он задал вопросы, полностью в курсе всего, что с ним происходит, почему это важно и так далее. Большая проблема в том, что пациент приходит на приём к врачу всего на 15–20 минут, тот ему назначил лекарство, написал бумажку и отправил домой. Естественно, пациент растерян, не знает, что делать, зачем ему все это назначили вообще. Большинство сердечно-сосудистых заболеваний грозных, таких, как гипертония, атеросклероз — это "тихие убийцы", до поры до времени они не беспокоят, а начинают себя проявлять, когда уже бывает поздно. Поэтому самая главная медицина, как Пирогов, по-моему, говорил, это медицина профилактическая. Пациент должен задавать вопросы, врач должен на них отвечать, причем заинтересованно. Но ещё раз повторю: 15–20 минут это, конечно, мало.

Дарья Алексеева: Идеальный пациент — тот, который доверяет своему врачу, заинтересован в своем здоровье, любит себя и следует рекомендациям. Тогда ни гугл, ни советы «бабы Любы» не страшны. А все остальное — мелочи.

Лада Абрамова: Не знаю, бывают ли такие. Мы же лечим не болезни и даже не пациента, а болезнь вместе с пациентом. Наверное, самый идеальный пациент — это тот, который прислушивается к словам доктора, и даже не слепо им следует, а вместе с врачом пытается вникнуть в суть заболевания, строго придерживается рекомендаций. Мы же не наблюдаем человека круглосуточно, нам важна обратная связь. Я очень люблю, когда пациент задает вопросы — значит, он заинтересован в своём здоровье. А если сидит, кивает головой, говорит "да, да, да", тут в 90% случаев он не будет выполнять рекомендации.

Будете ли вы отмечать профессиональный праздник? Удается ли вообще следить за красными днями календаря?

Тамаз Гаглошвили: Вспоминается очень забавная история. Я начал свой блог вести весной 2019, а к 6 июля уже набралось, по-моему, 5 000 подписчиков. Ну я решил провести первый прямой эфир, было даже страшно. По чистой случайности это совпало с Днём кардиолога, и мне там в эфире люди писали поздравления. А я даже знать не знал, что имеется такой праздник, никогда о нем не слышал. Теперь каждый раз в День кардиолога я вспоминаю свой самый первый прямой эфир.

Дарья Алексеева: Если честно, то я спокойно отношусь к этому празднику и как-то особо не праздную. Но коллег поздравлю. Безусловно, как и все, отмечаю в кругу семьи основные праздники: Новый год, Рождество и т.д.

Лада Абрамова: Нет, международный День кардиолога я отмечать не буду. Наверное, все-таки самый главный праздник у всех медиков это День медицинского работника, который празднуется в третье воскресенье июня.

Нуждаются ли кардиологи в помощи кардиологов? Будете ли вы лечить сами себя или обратитесь за помощью коллег? Наверное, это очень тяжело — одному кардиологу лечить другого?

Тамаз Гаглошвили: Со мной в отделении работает очень много грамотных кардиологов. Вот одна из моих коллег, у неё жуткая гипертония, и она её не лечит. То есть пациентам говорит, какие таблетки принимать, чтобы давление было 120–130 / 80, а сама ходит с давлением под 180. Она говорит: я это давление не чувствую, лекарства пить не буду. При этом очень грамотный кардиолог с большим стажем. Я не понимаю этого парадокса, вообще какой-то сюрреализм. Конечно, врачи болеют, они ведь тоже люди. Если говорить про кардиологию, наверное, я буду себя сам лечить, а если говорить не про кардиологию, то естественно, — обращусь к коллегам за помощью, заниматься самолечением не буду. Сложно лечить своих родственников и друзей, об этом знает каждый врач. Вот это настоящее испытание.

Дарья Алексеева: Видимо в силу возраста мне пока не приходилось обращаться к коллегам. Но если это произойдет, то, конечно, я обращусь за помощью. Благо, друзей и высококлассных коллег-кардиологов в моем окружении достаточно много.

Лада Абрамова: Нуждаются ли кардиологи в помощи кардиологов? Обязательно, потому что нельзя лечить себя! Это абсолютно бессмысленно. Мы не можем себе ни правильный диагноз поставить, ни лечение назначить. У студентов мединститута есть даже такой термин "болезнь третьего курса". К тому моменту у них начинается пропедевтика внутренних болезней. Начитавшись учебников, студенты находят у себя абсолютно все, что только можно. Вряд ли кардиолог может объективно оценить своё самочувствие и статус. Поэтому все доктора нуждаются в помощи коллег. И ещё у докторов есть такой постулат: нельзя лечить своих родных и близких, потому что мы не всегда объективно можем оценить их состояние и подойти к лечению. Мой принцип: никогда не лечить родных и близких.